Опасностью можно управлять

Мы оптимисты. Мы должны верить, что уже в ближайшем будущем на вопрос «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» первоклассники будут отвечать: «Инженером по безопасности труда». Потому что это престижно, и за это хорошо платят. Но пока об этом можно только мечтать, как это делает профессор Олег Николаевич Русак, доктор технических наук, заслуженный эколог РФ, заслуженный деятель науки и техники РФ, лауреат государственной премии, профессор, заведующий кафедрой Санкт-Петербургской государственной лесотехнической академии, президент Международной академии наук экологии и безопасности жизнедеятельности. Но он не просто мечтает, а принимает самое деятельное участие в решении ряда проблем, в частности − высшей школы и безопасности труда в отрасли. Об этом и многом другом с ним беседует наш корреспондент.

− Олег Николаевич, сколько человек учится на вашем курсе?

− Пятьдесят. Это приличное количество. Потому что вузов, которые готовят дипломированных специалистов по безопасности жизнедеятельности, в стране всего около двухсот. То есть мы выпускаем целую армию специалистов.

− Получается, ресурсы для обеспечения стопроцентной безопасности на предприятии есть, а безопасности труда все же нет…

− Да, за последние двадцать лет кадровый потенциал у нас значительно улучшился, но обеспечить безопасность труда не позволяют уже проблемы, возникающие на предприятиях. Одна из причин − низкая зарплата инженера по безопасности. Его стартовый оклад сейчас − от десяти тысяч.

− Расскажите, пожалуйста, о структуре курса, чему вы учите своих студентов?

− Безопасность жизнедеятельности − это интегрированный курс. В нем есть все: и охрана труда, и экологический аспект, и правовой, и пожарная безопасность, и гражданская оборона. Но при всем этом большую роль играет мировоззренческая сторона. Будущий специалист должен понимать, что с опасностью связана любая деятельность, но этой опасностью можно управлять. Опасность − это не стихия. Мы против понимания опасности как чего-то неизбежного. Она может быть большей или меньшей − но никак не фатальной. Лесотехническая академия была в пятерке первых вузов в стране, которые начали выпускать специалистов по безопасности труда. Другие вузы − это три московских: МВТУ им. Баумана, Институт нефти и газа, Институт стали и сплавов, и один свердловский.

Специальный курс возник на базе общего курса, обязательного для всех технических вузов, который просуществовал с 1966 по 1990 годы и назывался «Охрана труда». Он составлял всего сорок два часа, а этого было недостаточно даже по тем временам. Нынешний курс называется «Безопасность жизнедеятельности», или БЖД. Если говорить об этом курсе как об общеобразовательном, то теперь он составляет около двухсот часов, примерно треть из которых − теоретические вопросы, треть − практические, остальное − раздел в дипломном проекте и самостоятельная работа студентов.

− Нынешний курс по безопасности труда отвечает запросам отрасли?

− По количеству часов − да. Но проблем все равно остается много. Одна из них − это качество преподавания. Несмотря на то что курс БЖД преподается уже около двадцати лет, во многих вузах по уровню он соответствует «Охране труда». Для сравнения: БЖД − это алгебра безопасности, а охрана труда − это арифметика. Необходимо и то и другое, но не все преподаватели это осознали. Сказываются, конечно, и унизительные зарплаты работников вузов. То же можно сказать и о зарплате инженеров по охране труда. Проблема ведь в том, что должность эта непрестижная, даже одиозная. К сожалению, в сознании многих инженер по охране труда − это человек, который ничего делать не умеет, кроме как проводить инструктажи. И это искаженное представление сформировалось в ту пору, когда таких специалистов еще не готовили, то есть до 1990 года. Так уж повелось. Куда уходят наши студенты, окончившие вуз, мы не знаем. Иногда я встречаю их в магазине в качестве продавцов.

− Много ли времени уделяется правовым вопросам?

− Правовые вопросы являются органической частью курса БЖД. БЖД читается на старших курсах. Число часов, отводимых на общие правовые вопросы, колеблется в пределах 8−10 часов. Кроме того, в каждой теме обычно отражаются специальные организационно-правовые вопросы. Есть также отдельный курс «Законодательство в БЖД».

− Может такой специалист выступать защитником интересов рядового трудящегося на предприятии? К примеру, в связи с травматизмом или плохой экологией рабочего места?

− Инженер по охране труда − это должностное лицо, он не является чьим-то защитником. В Трудовом кодексе есть статья, в которой прописано, что работодатель обязан обеспечить безопасность на производстве, и перечисляется огромный перечень вопросов, что эта безопасность подразумевает. А работодатель нанимает инженера для обеспечения этих задач.

Раньше на госпредприятии инженер по безопасности был защищен от произвола начальника, главного инженера. Его нельзя было уволить без разрешения инспекции. А сейчас ситуация изменилась − на частном предприятии работодателю в этом отношении предоставлена полная свобода действий. Так что специалист сам нуждается в защите.

− Какое место наиболее уязвимое, слабое в деле обеспечения безопасности труда? Экология, правовая незащищенность граждан, травматизм?..

− Есть такое понятие − условия труда. Это совокупность факторов, которые воздействуют на человека в процессе труда: шум, воздух, которым он дышит, освещение, вибрации, пыль и так далее. На все эти показатели есть свои допустимые нормы. Например, шум на рабочем месте не должен превышать семидесяти децибел. Травматизм и условия труда − это два важнейших показателя, по которым судят об охране труда в целом.

Важно понимать, что безопасность труда представлена в нашей стране двумя главными мероприятиями: аттестацией рабочих мест и обучением. К примеру, в нашей стране, если брать цех, приблизительно 75% людей работает в условиях, не соответствующих нормативам. Аттестация рабочих мест как раз должна выявлять, соответствуют условия труда нормативам или нет. Она проводится каждые пять лет и, по идее, направлена на совершенствование условий труда, но по большому счету выливается в оказание сомнительной услуги одной частной компании другой частной компании.

У нас в стране существует более ста центров охраны труда, которые занимаются аттестацией рабочих мест. Это − негосударственные предприятия, они договариваются с предпринимателем об оказании ему услуг. Аттестация − это услуга, которую оплачивает само предприятие. И пока такой заработок поощряется, система аттестации будет бессмысленной. Качество таких проверок низкое, цифры не отражают реальной картины. Потому что ни одно предприятие не заинтересовано в том, чтобы ему за его же деньги указывали на ошибки и потом штрафовали. Это одна из тяжелейших проблем отрасли. Но подобные вещи пронизывают все общество. Не бывает так, чтобы было хорошо во всем и только где-то в одном месте − плохо.

Лесная промышленность − одна из самых травмоопасных. И прежде всего − предприятия по лесозаготовке. С одной стороны, мы тянемся к западным стандартам управления, а с другой − по инерции руководствуемся старыми, давно не работающими правилами. Например, на Западе условия труда оцениваются на основе профессиональных рисков. А мы, несмотря на попытку сближения с европейским законодательством, проводим сомнительную аттестацию рабочих мест.

Дело в том, что от условий труда зависит такой показатель, как заболеваемость. На наших предприятиях условия очень плохие, а профессиональная заболеваемость, по официальным данным, самая низкая в мире! В странах, где охрана труда поставлена гораздо лучше, например в Германии или Финляндии, эти показатели на порядок (в 10 раз!) хуже. Выходит, мы самая крепкая и здоровая нация? Конечно, нет. Просто фиксируется далеко не все. Мы не выявляем профессиональных заболеваний, не заинтересованы в этом. Врачи бьют тревогу, есть ряд крупных специалистов, которые прямо говорят об этом. Например, Николай Федотович Измеров, академик, часто в своих выступлениях признается: «Мне за границей неудобно называть наши цифры, они настолько малы, что просто не похожи на правду!».

С травматизмом ситуация аналогичная − показатель частоты травматизма тоже неправдоподобно низкий. Дело в том, что с 1991 года, согласно распоряжению Росстата, данные запрашиваются только с государственных предприятий − так называемый выборочный учет, а потом экстраполируются на все, то есть и на частные тоже. А ведь частных очень много. Допустим, опросили десять предприятий, вывели какой-то средний показатель и распространили его на все предприятия. Это абсолютно неверно, я бы даже сказал − антиконституционно.

В России три счетчика травматизма: Росстат, Рострудинспекция и ФСС (Фонд социального страхования). По их данным, которые считаются официальными, разность в показателях (например, по числу погибших) достигает иногда полутора тысяч человек. Самые высокие показатели, то есть приближенные к действительности, дает Роструд.

− Скажите, а может быть у каждого из этих ведомств свой интерес укрывать эти цифры?

− Не думаю. Скорее всего, это безалаберность, недоразумение. Сбор статистики осложняется закрытостью частных предприятий. Тут аукаются идеи свободы, либерализма, коммерческой тайны или еще какой-то. Хотя есть государственный закон, где сказано, что сведения об условиях труда не являются тайной. Российская статистика в области охраны труда полностью искажена.

Каждый год в государственном докладе пишется, сколько людей работает в неблагоприятных условиях. Там приводится цифра, которая каждый год растет, но все равно это лишь 22%. Это по стране, а с отраслью вообще сложно. Мы фактически ничего не знаем. Более того, есть ряд нерешенных научных вопросов как в целом по охране труда, так и в нашей отрасли.

А когда-то у Лесотехнической академии были договоры с Министерством лесной промышленности на миллионы рублей, теперь нет ни одного, как будто охрана труда больше никого не волнует. Теперь все просто − руби лес, и все.

− Насколько программа курса по безопасности труда приближена к жизни? Отвечает ли она современным требованиям производства?

− Конечно, производство обладает определенной спецификой, и мы не можем дать будущему специалисту все. Возможно, и правы те, кто говорит, что мы не все даем в вузе. Но в вузе это и невозможно. Например, студента очень сложно устроить на практику − для предприятия это обуза, им не хочется, да они теперь и не обязаны это делать. Нам, конечно, удается пристроить всех, но польза от этой практики очень невелика. Из положенного месяца хорошо если студент отработает дня два.

Надо сказать, наша отрасль достаточно консервативна, но если какие-то технические изменения и происходят, то мы их, разумеется, учитываем, корректируем учебные программы.

− А изменились ли сами студенты за последние пятнадцать лет?

− К сожалению, да. У большинства нынешних студентов нет желания учиться − они приходят получать диплом. Особенно это видно на примере контрактников. Когда у нас в академии настает момент промежуточной аттестации, набирается энное количество студентов, которым я ставлю «неудовлетворительно», то есть это − кандидаты на отчисление, они не ходят на занятия. Но все мои докладные записки остаются без внимания. Потому что и вуз, и преподаватели заинтересованы в деньгах этого нерадивого студента. И сам студент это понимает. К тому же, не все могут позволить себе закончить академию − семестр стоит дорого. Многие идут работать, вот аудитории и пустеют. А после нескольких лет прогулов получают-таки свой диплом. Платное образование выходит нам боком. И с точки зрения профессиональной подготовки кадров, и с социальной точки зрения. Поэтому я − сторонник бесплатного образования. Антисоциальным я считаю и грядущий проект по сокращению вузов, который правительство разработало, но никак не решается принять. Количество вузов в стране должно сократиться до двухсот. А сейчас их у нас − около трех тысяч. Возможно, действительно, не все они дают образование должного уровня. Но как резко сократится число занятой молодежи!

Вторая тенденция − это переход на двухуровневую систему подготовки. Согласно Болонской конвенции, мы будем готовить бакалавров и магистров. Вроде бы хорошо − наши дипломы будут котироваться за рубежом. Но тем самым государство снимает с себя большую финансовую ношу: бакалавр же учится не пять лет, а четыре, в магистратуру идут далеко не все, а кто очень хочет − тот платит. Экономия налицо.

− И преподавательская общественность никак не протестует против этих «нововведений»? Разве не должны были в первую очередь спросить у них?

− К сожалению, преподавательская среда оказалась самой консервативной. Об этом я сужу хотя бы по нашему ученому совету. Большинство − это люди предпенсионного возраста, и им не хочется терять даже то немногое, что у них есть. Инертными, как ни странно, оказались и студенты. Их вообще это мало волнует. И высшая школа, и студент находятся сейчас в тяжелейшем положении.

− Каких еще перемен вы ожидаете в ближайшем будущем?

− В этом году нашей академии стукнуло 205 лет. Такой возраст сам по себе создает ей престиж. Но грядет очередная реформа: вузы скоро будут делиться на национальные (самый высший уровень), федеральные и остальные − просто академии, университеты и пр., без высокого статуса. С Лесотехнической академией этот вопрос пока не решен. Всего федеральных вузов должно быть шесть. Два уже создано. Словом, грядут большие изменения. Но я бы сказал, все они формальные. Изменят ли они что-то кардинально? Вряд ли. Если нынешний курс государства не изменится.

Словом, высшая школа не может решать большинства проблем безопасности труда, хотя и занимается непосредственно подготовкой кадров. Даже первоклассные преподаватели и самые способные и ответственные студенты не в состоянии противостоять той инерции и коррумпированности, которые пронизывают наше общество, не только отрасль. Тем более когда вузы ждет такое количество неприятных перемен. Нарушение безопасности труда на предприятиях влечет за собой нарушения самого разного порядка − от ущерба здоровью и экологии до нарушения целого ряда конституционных прав.

Беседовала Марина ЕВСЕЕВА