Березу – под топор!

На зеленеющий березовый лес весной любо-дорого посмотреть. Привычные глазу белые полосатые стволы, яркая, сочная листва, которая вот уже совсем скоро будет приятно ласкать ухо легким шелестом, − как все это близко и дорого русскому человеку! Вот, куда надо сбегать от городской суеты, слушать щебетанье птиц и дышать чистым воздухом, без пыли, автомобильных выхлопов и промышленных выбросов. И вот тут начинается самая проза жизни. Ученые бьют тревогу: в лиственных лесах России наступает дефицит кислорода. Кто виноват, и что делать?

Старость не радость

Большая часть подмосковных берез − старожилы: им уже по 100 лет и даже больше. Как же так получилось, что их не срубили еще сорок лет назад? Теперь они медленно умирают стоя…

Такие деревья практически не выделяют кислород, а наоборот, расходуют его на процессы гниения. Старый лес, как известно, больше подвержен пожарам, вредителям и болезням. Атакуя больные деревья, вредные насекомые быстро размножаются и «набрасываются» на здоровые насаждения. Прогноз специалистов неутешителен: если оставить все как есть, еще через пару десятков лет там, где рос лес, будет погост, а Москва задохнется от нехватки воздуха…

В те времена, когда Россия отапливалась дровами, проблемы не существовало. На дрова рубили лиственную древесину, в результате чего ценные для лесной промышленности хвойные породы постепенно становились преобладающими.

Чего много, того вроде бы и не жалко: вскоре стали интенсивно вырубать хвойные леса. Огромный урон нанесла и Великая Отечественная война. Тяжелее всего пришлось Европейско-Уральской зоне, где в годы войны и послевоенное время, были вырублены миллиарды кубометров хвойных лесов − на восстановление народного хозяйства.

На месте вырубленных сосен, как и следовало ожидать, снова выросли сосны, а там, где срубили ели, произошла смена пород. Вмес­то чистых ельников лесоводы получили смешанные насаждения, где доля лиственных деревьев достигает 50−60%. Правда, такие леса все равно признаются хвойными: по теории лесоустройства, достаточно четыре ели или сосны на единице лесной площади, чтобы лес считался хвойным.

Хвойный лес в возрасте 40−50 лет − еще молодняк. И рубки в нем категорически запрещены. А пока хвойные деревья достигнут своего возраста рубки, осина и береза, срок спелости которых наступает к 50 и 60 годам соответственно, уже перейдут в разряд перестойных.

Ели-подберезовики

В результате так называемых условно-сплошных рубок хвойных лесов в 50−70 годах прошлого века в Европейско-Азиатском регионе сформировались лиственные насаждения, под пологом которых растет молодой еловый лес. Единственный способ сохранить этот лес − срубить березки, загораживающие свет и ограничивающие рост хвойных деревьев.

Споры о том, нужно ли сохранять подрост, велись долгие годы. Многие не верили, что сохраненный подрост может дать деловую древесину. Позже, когда в стране появились многочисленные лесохозяйственные технологии (например, скородумовская в Свердловской области, удмуртская, карельская, костромская и т.д.), способствующие лесовосстановлению через систему рубок, практики доказали, что из подроста может вырасти полноценный хвойный лес, пригодный для промышленности. Огромный опыт в этой области накоплен специалистами Костромской лесной опытной станции: они научились прев­ращать вторичные мягколиственные леса в коренные хвойные, и сейчас на тех участках леса, где Костромская ЛОС проводила научные эксперименты, красуются роскошные ели.

Похожий эксперимент в 1993 году был проведен в Подольском лесхозе Московской области. Сначала с помощью финских подрядчиков, а впоследствии без участия иностранцев российская компания «Интерлес» в течение нескольких лет заготавливала в подмосковном лесу березовую древесину и сбывала ее финнам. Сначала администрация Подольского района объявила лесозаготовителям войну: как же так, ведь это преступление − лишать столицу зеленого пояса! Но, как разобрались что к чему, − страсти поутихли. Сегодня от старых берез в этом лесу не отыщешь и пенька, зато горделиво тянутся ввысь стройные густые ели. И все довольны!

В 1988 году Гослесхоз и Минлеспром СССР издали совместный приказ, который обязывал леспромхозы вырубать в несколько приемов старые деревья на лесосеках военных лет, омолаживать леса, формировать здоровые хвойные насаждения. Но тому приказу так и не суждено было воплотиться в жизнь. На смену партийным директивам в хозяйственную жизнь страны ворвался рынок и внес свои коррективы.

«Продавать кругляк не зазорно!»

Одним из самых обсуждаемых вопросов сегодня остается следующий: стоит ли прекращать экспорт кругляка за границу? Продавать круглый лес невыгодно, выгоднее наращивать объемы переработки. Но и не продавать тоже невыгодно: в ближайшие годы, несмотря на громкие заявления с высоких трибун, глубокую переработку наладить не получится − это совершенно очевидно.

Так, бывший замминистра лесного хозяйства, ветеран лесной отрасли Юрий Александрович Ягодников считает, что торговля круглым лесом для России ничуть не зазорна. Более того, в данный момент, по его мнению, это просто необходимо, ибо альтернативы этому мы пока не придумали. Если мы сейчас резко прекратим торговлю круглым лесом, а следовательно, сократим лесозаготовки, что будет с людьми, работающими в лесных поселках? В областных центрах их никто не ждет. Там просто нет такого количества рабочих мест, чтобы обеспечить ими всех.

Проблема продажи круглого леса за рубеж возникла не сейчас. Круглым лесом охотно торговали еще русские цари. И хотя с тех пор многое изменилось, простая истина осталась неизменной: на мировой рынок можно и нужно выставлять все то, что пользуется спросом, если страна-экспортер нуждается в деньгах. Причем важно не только то, что мы предлагаем рынку, но и те, кто сотрудничают с нами.

Очень показательна в этом отношении лесная торговля России с Японией в послевоенные годы. Тогда под торговлю круглым лесом с ними были реализованы три генеральных соглашения по развитию лесозаготовок на Дальнем Востоке. По этим соглашениям мы получали японские кредиты, покупали на них технику и оборудование, строили предприятия на Дальнем Востоке. Торговля круглым лесом устраивала обе стороны. Ценовая политика была такова, что нам было выгоднее продать японцам 2 м³ круглого леса, чем 1 м³ пиломатериалов, выработанных из этого сырья. Естественно, японцы соглашались на такие условия вовсе не из любви к нам, а потому, что, имея большое количество мелких лесопильных производств, они хотели обеспечить работой своих граждан.

Пришло на смену другое поколение − и не захотело работать на лесопилках. Стали развиваться другие сектора экономики: электроника, автомобилестроение… Японцы перестали покупать наш круглый лес, зато построили в Иркутской области совместное предприятие «Игирма-Тайрику», которое и по сей день производит для японского лесного рынка качественные пиломатериалы.

Еще один хороший пример − Китай. В 80‑е годы прошлого столетия с большим трудом России удавалось продавать китайцам 3 млн м³ пиловочника. Наши импортеры придирались, капризничали до смешного: и вагоны, дескать, не те, и лес не тот, и сучки не так обрублены. В то время у них еще не было перерабатывающей базы, и они не имели выхода на внешние лесные рынки. Зато сейчас у границы с Россией создали много лесоперерабатывающих предприятий и успешно строят бизнес на чужом природном ресурсе.

Россия же оказалась неготовой к этим вызовам времени. В советское время мы рубили много, но тогда был развит внутренний рынок и даже чувст­вовался дефицит хвойного пиловочника. С наступлением перестроечных времен все изменилось: теперь у нас есть лес, но нет перерабатывающих мощностей. А что такое фанерный комбинат? Или тем более ЦБК? Это приличные инвестиции, которые еще нужно где-то найти. Если обратиться в банк, он выдаст кредит под высокие проценты, да и возвращать его придется сразу, задолго до того, как предприятие начнет получать прибыль. Нет денег − не будет и производства. А нет производства − не будет и денег… Какой вывод? Хочешь не хочешь, а кругляк, очевидно, все равно придется продавать.

Безусловно, импортерам куда более интересен хвойный пиловочник. Но и на березу, которую России уже просто некуда девать, найдутся покупатели: береза − это сырье для ЦБК, плитных и фанерных комбинатов, производства мебели. Весь вопрос лишь в том, чтобы создать оптимальные для обеих сторон условия сотрудничества.

10−12 млн м³ березовых балансов мы ежегодно отправляем на экспорт в Финляндию. Там из нашего сырья вырабатывают целлюлозу, из которой в свою очередь производят высококачественную бумагу. С недавних пор изъявили желание покупать российские березовые балансы Иран и Турция, да вот проблема: из-за высоких транспортных тарифов экспортная торговля недорогой лиственной древесиной теряет всякий смысл. Кто решит ее, если не государство?

Отрасль-рекордсмен

Теперь несколько слов о внутреннем потреблении… Проблема переработки лиственной древесины озаботила наших чиновников еще во второй половине прошлого века. Тогда в России, как грибы после дождя, стали появляться плитные предприятия, работающие на березовой древесине, не пригодной для производства мебели и фанеры. Затем встал вопрос о необходимости заготовки лиственной древесины для варки целлюлозы. В результате несколько целлюлозно-бумажных комбинатов удалось частично перевести на лиственное сырье, например Сыктывкарский, Светогорский, Котласский ЦБК. Но массового производства бумаги из лиственной древесины так и не наладили. Проблема в том, что структура бумаги, которую мы производим, не может быть получена из лиственной целлюлозы. В ЦБП есть такой показатель, как разрывная длина. Если сульфатная хвойная целлюлоза имеет разрывную длину в 10000-11000 м, то лиственная − всего 7000-8000 м. Она не выдерживает испытания, которому ее подвергает быстроходная бумагоделательная машина.

Из лиственной целлюлозы можно изготавливать салфетки, бумажные полотенца, платки и простыни, одноразовое больничное белье. Но под производство этой продукции следовало бы построить в свое время отдельные предприятия, чего мы так и не сделали. Неудивительно, что сейчас, когда душевое потребление бумаги в Европе уже превышает 140 кг в год, Россия едва приближается к отметке 30кг, да и то с учетом импорта. За последние 25 лет мы не ввели в строй ни одного ЦБК.

Как уже было сказано, со времен СССР в России произошел резкий спад мебельного производства, целлюлозно-бумажной и строительной промышленности. Фактически единственная отрасль, которой удалось подняться и приносить прибыль, − это производство фанеры. В 2005 году, по данным Росстата, фанерная промышленность России достигла рекордных показателей − 2,55 млн м³, превысив на 12% уровень 1988 года, на который пришелся максимальный выпуск фанеры за все время существования СССР, − 2,273 млн м³.

Производством клееной фанеры в России занимаются сегодня около 50 крупных и средних предприятий. Высокими темпами растет производство именно большеформатной фанеры: сейчас оно составляет 30% от всей, которую выпускают в России, хотя в 1998 году этот показатель не превышал 14%. Если СССР экспортировал 400 000 м³ фанеры в год (и примерно 1 600 000 м³ реализовывал на внутреннем рынке), то сейчас Россия экспортирует 1 600 000 м³.

По данным UNECE, рост производства фанеры в России за последние три года составил 18,8%, и эта тенденция продолжится. А раз так, то придется рубить больше берез. Ведь, чтобы произвести 1 м³ фанеры, нужно потратить 3 м³ березового сырья. Получая в среднем 2 300 000 м³ фанеры, мы ежегодно расходуем около 7 млн м³ березы. Потребует рынок 7 млн м³ фанеры, значит, будем заготавливать 20 с лишним млн м³. И никуда не денемся, если не хотим оставить отрасль без сырья, а людей без работы.

Надо ли говорить, что развитие фанерной промышленности в России во многом произошло благодаря тому, что мы, увеличив заготовки березовой древесины, стали продавать ее в Финляндию и Швецию? Появились деньги − и результаты не заставили себя долго ждать.

Иветта КРАСНОГОРСКАЯ